Затерянный в Балтике между Польшей и Швецией датский остров Борнхольм совершенно не похож на «образ неумолимой смерти» и «хладной вечности» из одноименной повести Николая Карамзина. Добраться сюда из Копенгагена можно за полдня (три часа на поезде и пароме), а неожиданно застрять — на неделю, полную блаженства. Солнце здесь не по-балтийски щедрое: под ним вызревает даже виноград и инжир, пляжи — белые, сосновые боры — душистые. И столица Ренне, портовый городок со старыми рыночными площадями и бережно отреставрированными домами конца XIX века, тоже хороша, хотя ей крепко досталось в конце Второй мировой. В мае 1945-го Ренне разбомбила советская авиация, пытаясь выкурить с острова немецкий гарнизон, отказавшийся сдаваться, — об этом вам подробно расскажут в местном Музее обороны. Но и помимо Ренне на острове есть что посмотреть. Все населенные пункты Борнхольма связаны прекрасными велосипедными дорожками: выехав из Ренне с утра пораньше, можно успеть сгонять на исторические рыбокоптильни в Хасле, погулять по средневековым развалинам в Хаммерсхусе и посмотреть на живописный поселок художников Гудхьем. А еще попробовать островные специалитеты: здесь варят особо пахучие сыры, жмут невозможно полезное рапсовое масло и собирают вдоль берега водоросли с деликатесной горчинкой. Еще здесь работает один из лучших и точно самый романтический ресторан Дании, Kadeau, — маленький сосновый коттедж на пляже, увязший в сизой дюне. В числе первых подписавшись под манифестом скудной нордической кухни Рене Редзепи, основатели ресторана Расмус Кофоед и Николай Неррегор сделали для Борнхольма больше, чем все сыры и водоросли, вместе взятые: новая скандинавская кухня быстро набрала обороты, и датчане стали специально ездить в Kadeau на выходные. Спрос был так велик, что пришлось открывать филиал в Копенгагене — и именно он получил звезду Michelin. Kadeau — это кухня для людей, которые целиком состоят из вку’совых сосочков, все на свете пробовали и умеют определять и вылавливать съедобные крупицы из тарелки с хвоей, мхом и камнями. Под одним камушком можно найти лесной грибок, под другим — петушиное сердце с кровью, все композиции припорошены опилками и травами, некоторые до одури похожи на «Алхимию» Джексона Поллока. Это алхимия и есть: все странно и вкусно одновременно. И счет вполне себе алхимический — из камней вдруг получается золото. Впрочем, для Скандинавии это не редкость.

Первым делом все туристы, приезжающие на этот зеленый германский остров в Балтийском море, направляются смотреть Зеллинский пирс. Он длинен, пышен и, точно сирень, которую много раз обрезали, становился пышнее всякий раз, как по немуг проходился секатором очередной хорошо заточенный айсберг. В конце пирса над водой висит большая половинка металлического яйца с дверцей и иллюминаторами. В эту капсулу’ может попасть любой желающий. Каждые полчаса капсула погружается на 25 метров в студеную балтийскую зеленую воду. На глубине, где море у’же совсем изумрудное, а иллюминаторы становятся похожими на средневековые витражи, экску’рсовод, седой старик в белой рубашке, включает документальный фильм о Балтийском море. Из фильма следует, что Балтика выкипает жизнью: в ней водится и полезная водоросль, и питательная креветка, и жирная сельдь. После всплытия возду’х снаружи кажется заметно теплее, небо — ярче, чайки — наряднее и горластее. Теперь их наглый грай звучит весело и красиво. Смысл яйца — перезагрузка, цена перезагрузки — девять евро.

Совершив променад на пирсе, турист обычно едет смотреть «Прорский колосс». Эту нацистскую здравницу построили в 1930-е по заказу «Силы через радость», организации, направлявшей досуг немецких рабочих в идеологически верное русло, а по сути -крупнейшего туроператора Третьего рейха. На Всемирной выставке в Париже в 1937 году проект курорта заработал Гран-при. Судей придавило железобетонными цифрами: восемь корпусов, вставших пятикилометровой шеренгой вдоль моря, 20 тысяч мест, ежедневный заезд — три тысячи человек. В центре санатория разбили площадь, взятую в кольцо частоколом зенитных прожекторов: здесь собирались проводить шоу’ «Храм света», успешно обкатанное на съездах НСДАП в Нюрнберге. Но ни один луч не коснулся неба, ни один рабочий не увидел Прору, потому’ что началась война — отдых упразднили, а прожекторы уехали в артиллерийские части на материке. Сегодня в части корпусов Проры, проложенных песком и травами, работает отель, музей нацистского быта и клуб, в котором проводят стихийные рейвы; остальные так и стоят заброшенными.

Впрочем, даже без пирса и Проры на Рюген можно всегда приехать просто купаться в мелкой и неожиданно теплой здесь Балтике, смотреть на белые меловые скалы, воспетые художником Каспаром Давидом Фридрихом, и есть великолепные морепродукты -в два, а то и в три раза дешевле, чем в Берлине.

Летний вопрос у жителей шведской столицы решается просто: к востоку от Стокгольма растянулся одноименный, Стокгольмский, архипелаг — ни много ни мало 35 тысяч островов с красивыми скалами, летними дачами, спа-курортами и отличными песчаными пляжами. Жители шведской провинции, которым такого архипелага нс досталось, обычно проводят отпуск на Готланде, самом крупном острове Швеции, известном русскому человеку по «Жертвоприношению» Андрея Тарковского. Здесь стоят прекрасно сохранившиеся средневековые города, вокруг — инопланетные пейзажи с раукарами, странными каменными колоннами посреди песка и воды, и золотые поля цветущего рапса, который вкусно пахнет медом. Но самые эффектные острова Швеции находятся у западного побережья страны. Это истинно скандинавские острова Ведереарна — ветреные, пепельно-серые с изумрудным крапом мха. Их название переводится как «Погодные острова»: на скальных зубцах установлены датчики погоды, которые передают данные о приближающихся штормах и ураганах на материк. Ведереарна — лучший вариант для путешественника, располагающего свободным днем, но не желающего оплывать целый архипелаг: здесь есть суровые каменистые пляжи, пара мест, где вас накормят традиционной шведской кухней — балтийской сельдью, салакой и лососем, маяки нечеловеческой красоты и фантастические виды моря, от которых запотевает линза объектива. Добраться на Ведере-арну проще всего на катере из Фьельбакки — опрятного поселка в гранитных скалах, который называют «шведским Хэмптонсом». Иностранцам Фьельбакка известна двумя вещами: здесь долго жила Ингрид Бергман и именно здесь, посреди приморской идиллии, королева шведского детектива Камилла Лэкберг «ставит» изощренные убийства.

Когда я сажусь в самолет до Гонолулу, я предвкушаю, как по прилете вдохну пахнущий океаном и цветами воздух. Я знаю, что в забегаловке с обшарпанными стенами меня ждет свежайший сырой тунец. Я знаю, что манговый милкшейк, который приготовит филиппинская матрона без пары передних зубов, будет таким вкусным, что ради него я поеду в не самый благополучный район города и снова буду путаться в названиях улиц из одних и тех же певучих слогов, составленных в разном порядке. Я не буду удивляться, что литр молока стоит в три раза дороже, чем на материке, как и все остальное, что везут оттуда по воде или по воздуху, и что в прибое кувыркается поломанный океаном пластмассовый мусор. А увидев битое автомобильное стекло на безлюдной стоянке, от которой начинается тропа на гряду Коолау, я ничего ценного в машине не оставлю, но и двери запирать не стану.

Туристы ежегодно прилетают в Гонолулу под гипнозом рекламных клише, и многих ожидает быстрое разочарование. Вот таксист не встретил их с цветочными гирляндами леи и был без единой традиционной татуировки, потому что он сам недавно переехал из Кливленда. Или вместо волооких туземок, чарующих хулой, на Вайкики-Бич к ним пристал пожилой китаец в несвежей майке и навязывал бикини и темные очки. А при знакомстве с полинезийским культурным центром выяснилось, что им заправляют мормоны и идти туда за гавайской культурой — это все равно что составлять представление о России по сувенирному магазину в центре Москвы.

Выпив первый «Май-тай» с обязательным зонтиком, многие приехавшие на Гавайи начинают недоумевать, когда же, наконец, прольется на них золотым дождем обещанная алоха. А она есть, и ощутить ее на себе просто — надо делать то же, что островитяне: расслабиться, быть благодарным за мелкие радости жизни и давать жить другим. No make big body, как тут говорят, то есть не строить из себя крутого. К примеру, если тебе что-то обстоятельно рассказывают, слушай и не поглядывай на часы, потому что нет у тебя сейчас ничего более важного. Действительно, куда торопиться, когда тебя окружает теплый и огромный океан, а это идеальное в своей несовершенности место само охотно подсказывает, как себя вести.

Мне дороги Гавайи тем, какие они есть. Вот трое суровых местных парней, похожих на распустивших волосы борцов сумо, сидят в кузове припаркованного у фастфуда грузовичка. Выглядят они так, будто шутя могут забросить японского молодожена обратно к нему на родину. Один из них терзает укулеле, и все трое тонкими голосами поют что-то на гавайском. Курчавый загорелый блондин калифорнийского разлива стоит с детской коляской рядом и слушает. Загораживая полосу движения, притормаживает кабриолет с открытым верхом, водитель начинает отбивать ритм по рулю. Другие водители его спокойно объезжают, и он признательно выставляет им руку в местном жесте шака — когда, сжав кулак, разгибаешь большой палец и мизинец, мол, все путем, мужики. Те, что в грузовичке, в паузе между песнями, но не теряя напевности, обращаются к нему на гавайском английском: «Wheahyou goin’, braddah?» («Далеко ли собрался, братан?»). Он им: «Holoholo», что значит «Просто так катаюсь, проветриваюсь». И в этом «холохоло» — вся соль Гавайев.

На острове Оаху уживаются не только разные миры, но и разные времена. В суперсовременной, похожей на Гонконг гавайской столице Гонолулу есть пейзажи, будто сошедшие с туристических: брошюр 50-летней давности. А за пределами столицы временной микс еще более насыщенный. Об огненной предыстории острова напоминают хребты Коолау и Вайанаэ, миллионы лет назад бывшие стенами изрыгавших лаву вулканов. В бухте Перл-Харбор до сих пор сочится масло из корпуса линкора «Аризона», потопленного японцами в 1941 году и ставшего могилой 1102 морякам. Выше Перл-Харбора, на склоне хребта Палехуа, на развалинах гавайского храма хейау мне как-то показали камни, по расположению и очертаниям похожие на острова Гавайского архипелага — тут гавайские моряки учились навигации 500 лет назад. А пока изучаешь древности, подъезжают автобусы с инициативными школьниками высаживать вокруг хейау исконные сандаловые деревья илиахи, которые в XIX веке вырубили на продажу в Китай. На гавайском это называется «малама айна» — забота о земле, на которой живешь.

Кроме дворца и коллекции королевских регалий в Музее Бишоп в Гонолулу, от суверенной монархии на Гавайях почти не осталось следов. Да и самих чистокровных гавайцев сегодня лишь 1% населения. Больше всего здесь белых, хаоле («бездыханных»), прозванных так потому, что при приветствии они не терлись носами, чтобы уловить дыхание собеседника. Кстати, «алоха», которым сегодня на Гавайях здороваются и прощаются, переводится как «присутствие дыхания» и означает любовь, покой или признательность. То, что все гавайцы на практике придерживаются этого трудновыразимого понятия приветливой одухотворенности, помогает плавильному котлу на островах кипеть без перегревов — здесь самый высокий процент межрасовых браков в мире. Да и выжила гавайская культура благодаря алохе и вопреки тому, что миссионеры культуру подавляли, азиаты не принимали, а туристы опошляли. И хотя взаимных обид у разных групп населения хватает, алоха свое дело делает, принимая в свое лоно и тех, кто высаживался на этих островах 200 лет назад, и тех, кто сошел с трапа самолета вчера. Часто услышишь от бывалых путешественников: Гавайи — это класс. А вот в самом Гонолулу, мол, можно и не задерживаться: обыкновенный город. Да, обыкновенный город с непомерным количеством машин на километр дорог и оттого с чудовищными пробками, но вежливыми водителями — не услышишь, чтобы кто-то нетерпеливо сигналил. Да, настоящий город с увесистой популяцией бомжей, потому что быть бездомным в превосходном климате гораздо приятнее, чем в Нью-Йорке или Чикаго. Да, очередной город с бетонными коробками 1960-х, но если вспомнить, что на тысячи километров в любом направлении нет не то что городов, а вообще никакой земли, то те же коробки на фоне отливающих изумрудом гор Коо-лау и с тихоокеанской бирюзой на переднем плане кажутся симпатичным примером фьюжен. В середине океана, на полдороге к Азии дышит полными легкими уникальный пример американского урбанизма, провинциальный и открытый миру одновременно.

Гавайи стали штатом Америки в то время, когда та покрывалась сетью хайвеев, а американская мечта воплощалась в пригородном домике за белым штакетником. Непричесанным нравам не оставалось на континенте места, и Дикий Запад нашел прибежище в Гонолулу. В Чайнатауне, старейшем китайском квартале Америки, пришедшем в запустение после Второй мировой войны, обосновались владельцы борделей и остальных сомнительных заведений. От стриптиз-бара «Хубба-Бубба» на Хотел-стрит сохранилась лишь неоновая вывеска, за которой теперь квартирует приличная арт-галерея. Но любой гонолулец за пятьдесят помнит те времена, когда по сцене под музыку «Энигмы» просто прохаживалась красотка Даймонд и весь зал стонал от вожделения. Сегодня в Чайнатауне соседствуют салоны тату, пагоды и лавки, торгующие китайскими травами и трактатами по фэншуй. Трактаты не пользуются спросом: если и есть место в мире, где все и так кажется устроенным по принципам фэншуй, то это Гавайи.

Как организована жизнь на гавайском острове Оаху, где главные добродетели — это неторопливость, приветливость и умение петь под укулеле.
Тропинка поднимается все выше над хайвеем и над заползающими на склоны горной гряды Коолау пригородами. Наверху — свой мир диковинных, как на холсте Руссо, зарослей, и кажется, что вот-вот выглянут из гущи симпатичные звери. Узнаю по форме плодов хлебное дерево и малайское яблоко, по похожим на журавлиные головки цветам — стрелицию. Вижу рассыпанные на земле орешки, из которых на Гавайях делают ожерелья, не увядающие, в отличие от традиционных цветочных гирлянд, — значит, надо мной дерево кукуй. Когда растительный разнобой сменяется на однородный эвкалиптовый лес, поворачиваю обратно. На поворотах тропы в просветах в зелени мелькают очертания южного берега острова Оаху, видна бухта Перл-Харбор и высотки гавайской столицы Гонолулу. От моей тропинки до города по прямой километров шесть, но ощущение такое, что вся тысяча.

И все-таки похоже, что шесть, потому что уже через полчаса я доезжаю до знаменитого района Гонолулу Вайкики-Бич. Не веря своей удаче, втискиваюсь в парковочное место всего за квартал от его главной торгово-тусовочной магистрали, Калакауа-авеню. Тут в глазах рябит от цветастых гавайских рубашек на сгоревшей коже. Туристы, как рыбки на рифе, снуют туда-сюда по бутикам. От стаек японских молодоженов пахнет кокосовым маслом для загара. Они заполонили вечерний пляж, вскидывают над головой палки для селфи, словно салютуя закатному солнцу, и не подозревают, что легендарный белый песок — намывной. На гостей острова глядит бронзовый Дьюк Каханамоку, легендарный популяризатор серфинга и олимпийский чемпион 1912 и 1920 года по плаванию. Японские туристы фотографируют и его, думая, что это гавайский король Камехамеха… Засилье туристов на Вайкики-Бич может охладить первые пылкие чувства к Гонолулу, но поддаться этому порыву будет крайне опрометчиво!

Статуя настоящего Камехамехи I, объединившего в 1810 году под своей властью все Гавайские острова, стоит напротив Иолани, единственного королевского дворца в США. Гардины и кресла в тронном зале слегка выцвели, но ткань замене не подлежит -гавайцы верят, что вещи проникнуты особой королевской малой. «Гарнитур изготовило ателье, которое обставляло Белый дом. Но предпоследний гавайский монарх, король Давид Лаамеа Каманакапуу Махину-лани Налаиаехуокалани Лумиалани Калакауа, был знаком с Томасом Эдисоном, поэтому электричество во дворце появилось на пять лет раньше, чем у американского президента», — обязательно расскажет гид. Первым из королей совершивший дипломатическое кругосветное путешествие, Калакауа мечтал о создании Полинезийской империи, но вместо этого столкнулся с яростным сопротивлением антимонархической Гавайской лиги, состоявшей большей частью из белых американцев, которые выступали за аннексию Гавайев США. В 1887 году члены Гавайской лиги под угрозой физической расправы вынудили короля подписать новую конституцию, получившую название «Конституция штыка». По новым правилам у короля становилось существенно меньше власти, а у коренных гавайцев — существенно меньше прав: из-за введения имущественного ценза две трети местного населения лишились права голоса. Лишались избирательного права и многочисленные натурализованные выходцы из стран Восточной Азии, хлынувшие на Гавайи после отмены земельного рабства в 1852 году. Зато правом голоса были наделены богатые жители Гавайев, состоявшие в основном из белых владельцев тростниковых плантаций. Гавайская монархия оборвалась на королеве Лилиуо-калани, сестре Калакауа. В 1893 году она хотела восстановить права коренных гавайцев, но была свергнута в результате заговора той же Гавайской лиги, провозгласившей образование Республики Гавайи. Президентом стал ананасный магнат Сэнфорд Доул.
Были в этой истории и свои «вежливые люди» -американские морпехи, оказавшиеся под окнами дворца Иолани в нужное время. Королева удержала подданных от кровопролития и покорилась судьбе, надеясь, что великая Америка одумается. В 1900 году Гавайи получили статус американской территории, а в 1959-м стали 50-м штатом. Коренным гавайцам ничего не оставалось, как принять изменения. И сегодня на место благородных монархов пришли короли серфинга и королевы танца хула.

Пусть Мауи проиграл свою последнюю битву, на полинезийских островах все равно уверены, что жизнь его была достойной. Мауи помнят, устраивают в его честь представления, рисуют о нем комиксы, поют старинные песни. Песнь Куалии, записанная на Гавайях около 1700 года, подробно пересказывает ту самую рыбалку, волшебный крючок Мауи и землю, поднятую с самого дна океана. Мауи любят не как доброго защитника, бога или демиурга, а как вечное напоминание, что любую страшную силу можно обмануть, перехитрить и над ней посмеяться. Он — воплощение духа здорового веселья, который помогает полинезийцам справляться со всеми невзгодами.

Эта рыбалка в подробностях пересказывается и разыгрывается в лицах па всех островах Полинезии, с одним только различием: каждый остров утверждает, что в итоге Мауи выудил из моря только его. Так, маори считают, что Мауи достал со дна моря Новую Зеландию, где и поселились его потомки. До сих нор на языке маори Северный остров Новой Зеландии называется Те-Ика-а-Мауи — «рыба Мауи», а Южный остров зовется Те-Ва-ка-а-Мауи — «лодка Мауи». Сохранился даже рыболовный крючок Мауи, Те-Ма-туа-а-Мауи — мыс на побережье залива Хок, и якорь Мауи, Те-Пунга-а-Мауи, сегодняшний остров Стюарта.
А ещё почитал я про русскоязычную компанию в Стокгольме Hantverkare i Stockholm, думаю это будет интересно многим из вас.
На Таити, где Мауи представляется в виде восьмирукого полубога, считается, что он выловил сам Таити — а позже спел песенку: «Моя рыбка попалась на крючок, / Она поднимается в мир света. / Наконец моя рыбка / Показалась над волнами. / Это — Таити». На островах Кука вам могут показать представление, как Мауи выуживает острова, а в скале крупнейшего из них, атолла Ракаханга, в которую он уперся, вытаскивая остальные маленькие острова, отпечатался след его ноги.
Ну а на Гавайях уверены, что Мауи тащил со дна самого бога моря. Поймав бога на крючок, Мауи велел братьям грести, не оглядываясь, пока он тащит свою удочку. Но братья оглянулись, и бог сумел ускользнуть, оставив после себя только россыпь из восьми гавайских островов.

ПОСЛЕДНИЙ ПОДВИГМАУИ

Спустя годы Мауи постарел, его волосы побелели, и проказниками стали уже его дети. В итоге они так ему надоели, что он взял и закинул их на небо, превратив в звезды. Такая судьба, кстати, совсем не казалась полинезийцам печальной, наоборот — счастливой формой бессмертия. Поэтому старший брат Мауи пришел к нему и попросил его тоже отправить на небо — сегодня он светит на нас Полярной звездой. Но Мауи очень печалило, что люди обречены стареть и умирать. Чтобы исправить это, он задумал одолеть страшную богиню Хине-нуи-те-ио — дочь царицы ночи, приносящую смерть. Если бы Мауи удалось задуманное, люди во всем мире никогда не болели бы и не умирали. Чтобы победить, ему требовалось обнаженным войти в лоно богини,
пройти ее насквозь и выйти через рот. Мауи строго-настрого приказал птицам, наблюдавшим за его подвигом, не щебетать и не веселиться, чтобы не разбудить богиню. Но когда он, голый, появился у нее во рту, одна маленькая трясогузка не выдержала и расхохоталась. Богиня проснулась, ее страшные челюсти сомкнулись — и Мауи не стало.